Время было позднее, а текст на бумаге все никак не складывался. Несколько страниц крафтовой бумаги в блокноте были безжалостно перечеркнуты, хотя отдельные слова все еще можно было бы различить. Настенные часы с каждым часом тикали все громче, будто осуждающе шептались между собой стрелки.

А буквы все не складывались в понятную формулу. Вдохновение, похоже, решило взять отпуск, и спешно, не прощаясь, удалилось.

А время поджимало, тикало, посмеивалось.

Мягкий свет лампы отражался на поверхности очков, небрежно лежащих на перечеркнутых буквах. За окном мягкими комочками падал липкий снег, укутывая улицы в белоснежное покрывало. На улице раздались чьи-то хрустящие шаги, сопровождавшиеся ритмичным: фьить-фьить-фьить.

И лишь только когда на подоконнике появилась пушистая, белая шапка, его величество текст начал обретать форму.

Сперва неуверенно, осторожно, будто боясь спугнуть, затем более размашисто, вдавливая чернила в желтоватую бумагу. Чернила брызнули, будто чьи-то острые зубы вонзились в сочную плоть. Насмешливый шёпот часов затих, скрылся, стрелки лениво двигались по циферблату.

Вскоре встала на своё место последняя точка. Чернила подсыхали на крафтовой бумаге. За окнами сверкал на солнце снежный океан.

Начался новый день. Очки, аккуратно снятые, лежали в бархатном футляре.

Вдохновение кокетливо заглянуло в комнату, убедительно кивнуло, крайне довольное собой, и скрылось.

За окном снова раздался звук шагов: фьить-фьить-фьить…